Неточные совпадения
Они не знают, как он
восемь лет душил мою жизнь, душил всё, что было во мне живого, что он ни
разу и не подумал о том, что я живая женщина, которой нужна любовь.
В
восемь часов пошел я смотреть фокусника. Публика собралась в исходе девятого; представление началось. В задних рядах стульев узнал я лакеев и горничных Веры и княгини. Все были тут наперечет. Грушницкий сидел в первом ряду с лорнетом. Фокусник обращался к нему всякий
раз, как ему нужен был носовой платок, часы, кольцо и прочее.
— Вот смотрите, в этом месте уже начинаются его земли, — говорил Платонов, указывая на поля. — Вы увидите тотчас отличье от других. Кучер, здесь возьмешь дорогу налево. Видите ли этот молодник-лес? Это — сеяный. У другого в пятнадцать лет не поднялся <бы> так, а у него в
восемь вырос. Смотрите, вот лес и кончился. Начались уже хлеба; а через пятьдесят десятин опять будет лес, тоже сеяный, а там опять. Смотрите на хлеба, во сколько
раз они гуще, чем у другого.
Самгин возвратился в столовую, прилег на диван, прислушался: дождь перестал, ветер тихо гладил стекла окна, шумел город, часы пробили
восемь. Час до девяти был необычно растянут, чудовищно вместителен, в пустоту его уложились воспоминания о всем, что пережил Самгин, и все это еще
раз напомнило ему, что он — человек своеобразный, исключительный и потому обречен на одиночество. Но эта самооценка, которой он гордился, сегодня была только воспоминанием и даже как будто ненужным сегодня.
— Угощайтесь на здоровье, — говорил Осип, ставя пред Самгиным кружку чая, положив два куска сахара и ломоть хлеба. — Мы привыкли на работе четыре
раза кушать: утром, в полдни, а вот это вроде как паужин, а между семью-восемью часами — ужин.
— Прошлый
раз,
восемь лет назад, рублев двести стало — как теперь помню, — подтвердил Захар.
В газетах ни
разу никому не случилось прочесть чего-нибудь подобного об этом благословенном Богом уголке. И никогда бы ничего и не было напечатано, и не слыхали бы про этот край, если б только крестьянская вдова Марина Кулькова, двадцати
восьми лет, не родила зараз четырех младенцев, о чем уже умолчать никак было нельзя.
Но на этот
раз я, не дождавшись кофею, улизнул из дому ровно в
восемь часов.
Было уже
восемь часов; я бы давно пошел, но все поджидал Версилова: хотелось ему многое выразить, и сердце у меня горело. Но Версилов не приходил и не пришел. К маме и к Лизе мне показываться пока нельзя было, да и Версилова, чувствовалось мне, наверно весь день там не было. Я пошел пешком, и мне уже на пути пришло в голову заглянуть во вчерашний трактир на канаве. Как
раз Версилов сидел на вчерашнем своем месте.
Дорогу эту можно назвать прекрасною для верховой езды, но только не в грязь. Мы легко сделали тридцать
восемь верст и слезали всего два
раза, один
раз у самого Аяна, завтракали и простились с Ч. и Ф., провожавшими нас, в другой
раз на половине дороги полежали на траве у мостика, а потом уже ехали безостановочно. Но тоска: якут-проводник, едущий впереди, ни слова не знает по-русски, пустыня тоже молчит, под конец и мы замолчали и часов в семь вечера молча доехали до юрты, где и ночевали.
Уже лет
восемь всякий
раз без ошибки, как только он доходил до этого места своей очень нравившейся ему речи, он чувствовал спазму в горле, щипание в носу, и из глаз текли слезы.
Но и до того еще как читать научился, помню, как в первый
раз посетило меня некоторое проникновение духовное, еще
восьми лет от роду.
О житье-бытье ее «Софьи» все
восемь лет она имела из-под руки самые точные сведения и, слыша, как она больна и какие безобразия ее окружают,
раза два или три произнесла вслух своим приживалкам: «Так ей и надо, это ей Бог за неблагодарность послал».
Лет
восемь тому назад он на каждом шагу говорил: «Мое вам почитание, покорнейше благодарствую», и тогдашние его покровители всякий
раз помирали со смеху и заставляли его повторять «мое почитание»; потом он стал употреблять довольно сложное выражение: «Нет, уж это вы того, кескесэ, — это вышло выходит», и с тем же блистательным успехом; года два спустя придумал новую прибаутку: «Не ву горяче па, человек Божий, обшит бараньей кожей» и т. д.
Обыкновенно чиновники делают складку и посылают депутата от себя; на этот
раз издержки брал на себя мой отец, и, таким образом, несколько владимирских титулярных советников обязаны ему, что они месяцев
восемь прежде стали асессорами.
Рябовский священник приехал. Довольно долго он совещался с матушкой, и результатом этого совещания было следующее: три
раза в неделю он будет наезжать к нам (Рябово отстояло от нас в шести верстах) и посвящать мне по два часа. Плата за ученье была условлена в таком размере: деньгами
восемь рублей в месяц, да два пуда муки, да в дни уроков обедать за господским столом.
Будут деньги, будут. В конце октября санный путь уж установился, и Арсений Потапыч то и дело посматривает на дорогу, ведущую к городу. Наконец приезжают один за другим прасолы, но цены пока дают невеселые. За четверть ржи двенадцать рублей, за четверть овса —
восемь рублей ассигнациями. На первый
раз, впрочем, образцовый хозяин решается продешевить, лишь бы дыры заткнуть. Продал четвертей по пятидесяти ржи и овса, да маслица, да яиц — вот он и с деньгами.
Все
восемь человек — рецидивисты, которые на своем веку судились уже по нескольку
раз.
— Вы меня не узнаете, — промолвил он, снимая шляпу, — а я вас узнал, даром что уже
восемь лет минуло с тех пор, как я вас видел в последний
раз. Вы были тогда ребенок. Я Лаврецкий. Матушка ваша дома? Можно ее видеть?
Это уж окончательно понравилось солдату, и он несколько
раз с особенным вниманием пересчитал все гроши, которых оказалось ни мало, ни много, а целых тринадцать рублей двадцать
восемь копеек.
— Я здесь на лестнице две комнатки нашла, — говорила она со слезами. — Пятнадцать рублей на месяц всего. Отлично нам с тобою будет: кухмистер есть на дворе, по
восьми рублей берет, стол, говорит, у меня всегда свежий. Останься, будь умница, утешь ты хоть
раз меня, старуху.
Дедушку с бабушкой мне также хотелось видеть, потому что я хотя и видел их, но помнить не мог: в первый мой приезд в Багрово мне было
восемь месяцев; но мать рассказывала, что дедушка был нам очень рад и что он давно зовет нас к себе и даже сердится, что мы в четыре года ни
разу у него не побывали.
Протестовать бесполезно; остается только
раз навсегда изъявить согласие на всякие случайности и замереть. И вот, если вы выехали в
восемь часов утра и рассчитывали попасть в"свое место"часов в десять вечера, то уже с первого шага начинаете убеждаться, что все ваши расчеты писаны на воде и что в десять-то часов вряд вам попасть и на вторую станцию.
Отцу было сорок
восемь лет, когда он во второй
раз женился на Авдотье Васильевне Епифановой.
Как много прошло времени в этих стенах и на этих зеленых площадках:
раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь,
восемь. Как долго считать, а ведь это — годы. Что же жизнь? Очень ли она длинна, или очень коротка?
Живя в Москве широкой жизнью, вращаясь в артистическом и литературном мире, задавая для своих друзей обеды, лет через десять В.М. Лавров понял, что московская жизнь ему не под силу. В 1893 году он купил в
восьми верстах от городка Старая Руза, возле шоссе, клочок леса между двумя оврагами, десятин двадцать, пустошь Малеевку, выстроил в этом глухом месте дом, разбил сад и навсегда выехал из Москвы, посещая ее только по редакционным делам в известные дни, не больше
раза в неделю.
Эксплуататор-хозяин нас при расчете обсчитал, вместо тридцати долларов по условию заплатил мне
восемь, а ему пятнадцать; тоже и бивали нас там не
раз.
Жизнь обитателей передовых крепостей на чеченской линии шла по-старому. Были с тех пор две тревоги, на которые выбегали роты и скакали казаки и милиционеры, но оба
раза горцев не могли остановить. Они уходили и один
раз в Воздвиженской угнали
восемь лошадей казачьих с водопоя и убили казака. Набегов со времени последнего, когда был разорен аул, не было. Только ожидалась большая экспедиция в Большую Чечню вследствие назначения нового начальника левого фланга, князя Барятинского.
— Отец, братец, отец. И знаешь, пречестнейший, преблагороднейший человек, и даже не пьет, а только так из себя шута строит. Бедность, брат, страшная,
восемь человек детей! Настенькиным жалованьем и живут. Из службы за язычок исключили. Каждую неделю сюда ездит. Гордый какой — ни за что не возьмет. Давал, много
раз давал, — не берет! Озлобленный человек!
Что касается до Ивана Петровича, уже довольно обашкирившегося и всегда начинавшего с
восьми часов утра тянуть желудочный травник, то он при первой рекомендации чмокнул три
раза ручку у Софьи Николаевны и с одушевлением истинного башкирца воскликнул: «Ну, какую кралечку подцепил брат Алексей!» Много переглотала Софья Николавна слез от злобных выходок будущих своих золовок и грубых шуток и любезностей будущего свояка.
— Биче Сениэль! — тихо сказал я, первый
раз произнеся вслух эти слова. — Лисс, гостиница «Дувр». Там остановились вы дней
восемь тому назад. Я в странном положении относительно вас, но верю, что вы примете мои объяснения просто, как все просто во мне. Не знаю, — прибавил я, видя, что она отступила, уронила руки и молчит, молчит всем существом своим, — следовало ли мне узнавать ваше имя в гостинице.
В
восемь часов был подан ужин, потому что в Белоглинском заводе все ложатся очень рано. Стряпня была своя домашняя, не заморская, но гости находили все отличным и говорили нехитрые комплименты молодой хозяйке, которая так мило конфузилась и вспыхивала ярким румянцем до самой шеи. Гордей Евстратыч особенно ласково поглядывал сегодня на Феню и несколько
раз принимался расхваливать ее в глаза, что уж было совсем не в его характере.
В последний
раз мы пришли в
восемь часов вечера, когда уже начали в дом съезжаться гости на танцевальный вечер для барышень.
Меня поставили близ толстой сосны, как
раз шагах в
восьми от вывороченного и занесенного снегом корня дерева.
На своем престоле золотом
Восемь дел ты, князь, решаешь
разом,
И народ зовет тебя кругом
Осмомыслом — за великий разум.
Ему минуло
восемь лет, и сестра заметила, что каждый
раз во время прогулок, когда они проходили или проезжали мимо строящихся домов, на лице мальчика является выражение удивления, он долго, пристально смотрит, как люди работают, а потом вопросительно обращает свои немые глаза на нее.
Раз, два, три, четыре, пять (считает, не слушая), шесть, семь,
восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать.
Часам к
восьми вечера богатый дом Анны Юрьевны был почти весь освещен. Барон, франтовато одетый, пришел из своего низу и с гордым, самодовольным видом начал расхаживать по всем парадным комнатам. Он на этот
раз как-то более обыкновенного строго относился к проходившим взад и вперед лакеям, приказывая им то лампу поправить, то стереть тут и там пыль, — словом, заметно начинал чувствовать себя некоторым образом хозяином всей этой роскоши.
И мы ждали, ни
разу даже не вспомнив о происшествии, когда-то случившемся на Рогожском кладбище, где тоже приехали неизвестные мужчины, взяли кассу и уехали… Мы терпеливо просидели у меня в нумере до вечера. В
восемь часов ровно, когда зажглись на улице фонари, за нами явилась четвероместная карета, нам завязали глаза и повезли.
Было, положим, без пяти минут
восемь, когда он в первый
раз произнес:"Наконец-то освободились и мы" — и пусть бы остались эти без пяти минут
восемь неподвижно и навсегда.
Искренность горя и убедительность слез нашли путь к его сердцу; без большого труда он позволил матери моей приезжать в больницу каждый день по два
раза и оставаться до
восьми часов вечера; но просьба об увольнении меня из гимназии встретила большое сопротивление.
Внимательный Василий Петрович заметил, что мне вредно раннее вставанье, попробовал один
раз не будить меня до
восьми часов и увидел, что я тот день чувствовал себя гораздо лучше.
Уже пробило девять, а никто не являлся, хотя обычно гимназисты собирались к
восьми, а то и раньше, и Саша сидел в своей комнате, и Линочка… где была Линочка? — да где-то тут же. Уже и самовар подали во второй
раз, и все за тем же пустым столом кипел он, когда Елена Петровна пошла в комнату к сыну и удивленно спросила...
Когда оправился, приходил два
раза в неделю в институт и в круглом зале, где было всегда, почему-то не изменяясь, 5 градусов мороза, независимо от того, сколько на улице, читал в калошах, в шапке с наушниками и в кашне, выдыхая белый пар,
восьми слушателям цикл лекций на тему «Пресмыкающиеся жаркого пояса».
Подобно тому, как амфибии оживают после долгой засухи при первом обильном дожде, ожил профессор Персиков в 1926 году, когда соединенная американо-русская компания выстроила, начав с угла Газетного переулка и Тверской, в центре Москвы пятнадцать пятнадцатиэтажных домов, а на окраинах триста рабочих коттеджей, каждый на
восемь квартир,
раз и навсегда прикончив тот страшный и смешной жилищный кризис, который так терзал москвичей в годы 1919–1925.
—
Раз почти, следовательно, контроль на месте, — заметил Поп. — Я ужаснулся, когда вы налили себе целую купель этого вина, но ничего не сказал, так как не видел еще вас в единоборстве с напитками. Знаете, сколько этому вину лет? Сорок
восемь, а вы обошлись с ним как с водой. Ну, Санди, я теперь буду вам открывать секреты.
«…Ну, а если привезут женщину и у нее неправильные роды? Или, предположим, больного, а у него ущемленная грыжа? Что я буду делать? Посоветуйте, будьте добры. Сорок
восемь дней тому назад я кончил факультет с отличием, но отличие само по себе, а грыжа сама по себе. Один
раз я видел, как профессор делал операцию ущемленной грыжи. Он делал, а я сидел в амфитеатре. И только…»
Один только
раз тот же самый охотник привез с нижнего Соколовского пруда (на том же Бугуруслане,
восемью верстами ниже) огромного налима, которого убил также острогою, в материке под корягами, стоявшего гак глубоко, что он едва мог достать его самою большою острогою.
Во-первых, чтоб кончить с бабушкой. На другой день она проигралась вся окончательно. Так и должно было случиться: кто
раз, из таких, попадется на эту дорогу, тот — точно с снеговой горы в санках катится, все быстрее и быстрее. Она играла весь день до
восьми часов вечера; я при ее игре не присутствовал и знаю только по рассказам.
Я подивился было, как она выдержала все эти семь или
восемь часов, сидя в креслах и почти не отходя от стола, но Потапыч рассказывал, что
раза три она действительно начинала сильно выигрывать; а увлеченная вновь надеждою, она уж и не могла отойти.